«Не считаю это достижением»: Кондратюк — о 500 млн подписчиков Роналду, современном искусстве и прыжке с парашютом

500 млн подписчиков — маркер безумной популярности и известности, но для Криштиану Роналду важнее то, что он великий футболист. Об этом в интервью RT заявил фигурист Марк Кондратюк. По его словам, социальные сети нужны для поддержания контакта с болельщиками, но не стоит считать их чем-то большим, чем развлечение. Действующий чемпион Европы рассказал, какую программу Алексея Ягудина пересматривал 100 раз, а также объяснил, почему хотел бы откатать «Список Шиндлера», но не рискнёт это делать после Юлии Липницкой. Подопечный Светланы Соколовской заодно поделился мнением о современном искусстве и вспомнил о прыжке с парашютом в Дубае.

• РИА Новости
• © Алексей Филиппов

Сразу после завершения заключительного этапа Гран-при России в Самаре Марк Кондратюк угодил в больницу с травмой спины. Из-за этого пропустил турнир по прыжкам и сильно расстроился, но решительно заявил: «Если у меня будет хоть один шанс успеть восстановить программы к чемпионату России, буду бороться за эту возможность».

— Существуют две ровно противоположные точки зрения: что здоровье топ-спортсмена — его личное дело и, соответственно, тема травм не подлежит обсуждению. Вторая сводится к обратной мысли: те, кто за него болеет, имеют право знать, что с ним происходит. Что по этому поводу думаете вы?

— Наверное, я всё-таки ближе ко второму варианту. Лучше ничего не скрывать. Чтобы, может, кого-то успокоить, обнадёжить.

— Тогда начинайте успокаивать народ: как себя чувствуете сейчас?

— Определённо лучше, чем было в Самаре. Положительные тенденции от лечения явно присутствуют. Могу наклоняться, поднимаются обе ноги, а в той же Самаре одна не поднималась вообще. Из-за этого тяжело далась даже обратная дорога домой. Чемодан и вещи мне помогал везти Артур Даниелян.

— У вас ведь и раньше случались проблемы со спиной. В чём причина?

— Прежде всего в больших нагрузках, в большом количестве прыжков. Возможно, неприятных ощущений добавляют какие-то отдельные позиции во вращениях, но в первую очередь это, конечно же, прыжки. Сейчас я уже хожу без боли, начал кататься, стараюсь делать всё, что советуют врачи, и намерен выполнять все рекомендации максимально тщательно. Как-то более ответственно к этому подходить. Потому что здоровье одно, и хотелось бы его сохранить. Хотя бы с тем, чтобы иметь возможность подольше кататься.

— Во всех ваших интервью вы так или иначе говорите о том, что никогда не ставили перед собой задачу добиться каких-то конкретных высоких титулов. Тем не менее вы уже чемпион страны, Европы и Олимпийских игр в командном турнире, то есть собрали в фигурном катании почти все возможные трофеи. Что продолжает мотивировать?

— Может быть, прозвучит банально, но я катаюсь прежде всего из любви к своему виду спорта. Получаю огромное удовольствие от этого, несмотря на то что бывает тяжело, трудно, больно и так далее. Мне очень нравится процесс — выступать и доставлять удовольствие зрителю. Вот, наверное, так.

— Невольно вспоминается недавний комментарий Тамары Москвиной, что подобное умение — первостепенная задача атлета высокого класса.

— Да, я слышал. Она считает, что нужно уметь отодвигать всё личное на второй план.

— Отодвигаете?

— Отодвигаю, но не всё. Иногда слышу от некоторых ребят, что они, помимо тренировок, никуда не ходят, что в приоритете только спорт. Но я не такой человек просто. Всегда куда-то выбирался — с друзьями в кафе, в какой-нибудь музей, на выставку. То есть в моей жизни всегда что-то было, помимо спорта. Для меня это важно. Сейчас вот лежал в больнице и чувствовал, что мне там тяжело находиться. Даже при том, что почти весь день был расписан на процедуры. Давило ощущение замкнутого пространства, из которого ты не можешь никуда выйти.

— В палате вы были один?

— Нет, с соседом. Тоже спортсмен, пятиборец. Меня навещали мама, Саша (Трусова. — RT), Светлана Владимировна (Соколовская. — RT). Благодаря этому было не так грустно и одиноко. Наверное, у меня просто такой характер. Мне нужно постоянно что-то делать, куда-то ходить, смотреть, читать. Если такой возможности не будет, я, наверное, просто сойду с ума.

— Напомните пожалуйста, сколько вам лет?

— 19.

— Объясню, к чему вопрос. Вы неоднократно называли своим любимым фигуристом Алексея Ягудина, который официально завершил карьеру осенью 2003-го — в тот самый год, когда вы появились на свет. Почему он, а не те фигуристы, которых за последние 20 лет появилась целая россыпь — Стефан Ламбьель, Джонни Вейр, Дайсукэ Такахаси, Патрик Чан, тот же Евгений Плющенко, наконец?

— Я называл всё-таки двух человек: Ягудина и Юдзуру Ханю. Последнего вообще считаю гением фигурного катания. Очень много раз пересматривал его выступления, понимая, что это эталон, к которому следует стремиться. Я восхищаюсь тем, какой он фигурист и человек. Поэтому и мечтал когда-нибудь оказаться с Юдзуру на одном льду. В Пекине получилось.

— А Ягудин?

— Для меня он тоже великий фигурист, идеальный. Его программу «Человек в железной маске» я, наверное, 100 раз смотрел. Очень много раз слышал от самых разных людей, что главной постановкой Ягудина считается «Зима», но мне «Человек в железной маске» нравится больше. Считаю последнюю великой.

— Если говорить о конкретных ингредиентах, из чего, в вашем представлении, складывается понимание идеального фигуриста? Можете составить рецепт? Гибкость, прыгучесть, владение коньком, умение разворачивать бёдра… Что ещё мы кидаем в кастрюлю?

— Чувство музыки. Возможность и способность передать эту музыку с помощью движений, мимики. Так, чтобы ты смотрел на лёд и чувствовал, что сидишь в первом ряду партера на каком-нибудь спектакле. Когда выступающий держит тебя в напряжении от первой секунды до самого конца. Наверное, вот такой блок. Плюс сложные элементы, их чистое выполнение. И уверенность. Не в том, что сейчас выйдешь на лёд и выиграешь, а в том, что ты будешь кататься так, что это никого не оставит равнодушным. И у Ханю, и у Ягудина случались ситуации, когда что-то не складывалось, но они никогда не теряли какого-то внутреннего самообладания, что ли. И топ всего этого — олимпийские прокаты. У Ягудина, соответственно, в Солт-Лейк-Сити, у Юдзуру — в Пхёнчхане.

— Вы сказали про умение понравиться зрителю, а у меня, например, от Ханю было всегда прямо противоположное впечатление. Что он не катается для публики, а скорее снисходит до неё, позволяя на себя смотреть. Нет такого ощущения?

— Я понимаю, о чём вы говорите, и, наверное, соглашусь. Но не уверен, что это прямо противоположное. Да, Ханю, можно сказать, заставляет людей смотреть на себя. Но это же всё равно делает он, это он выходит на лёд. Он первопричина этого сумасшествия. Поэтому до такой степени популярен, как мне кажется.

• Фёдор Чалов, Александра Трусова и Марк Кондратюк
• © Александр Вильф

— Вы интересуетесь футболом?

— Нет. Очень плохо в нём разбираюсь с точки зрения правил, хотя, конечно же, знаю, кто такие Криштиану Роналду и Лионель Месси. Был на двух футбольных матчах и должен сказать, что мне понравилось.

— Помню одну из встреч ЦСКА, перед которой вы вместе с Сашей Трусовой наносили символический удар по мячу. А какой был вторым?

— Самый первый раз я попал на стадион во время чемпионата мира, который проходил в России. Это был матч 1/8 финала Россия — Испания, который наши выиграли по пенальти. Не знаю, сколько десятков тысяч человек было тогда на трибунах, но в какой-то момент я почувствовал, что стадион — это совершенно живой, единый организм, который дышит, издаёт какие-то безумные звуки, кричит, стонет… Было очень интересно такое увидеть.

— Перед нынешним чемпионатом мира появилась информация, что количество подписчиков Криштиану Роналду перевалило за 500 млн. На ваш взгляд, это достижение?

— Я не очень склонен считать это достижением. Криштиану — великий футболист, и я думаю, это для него важнее, чем количество подписчиков в социальной сети. Но 500 млн — это, безусловно, очень круто. Если мы вспомним, что количество людей на Земле сейчас перевалило за 8 млрд, получается, грубо говоря, что каждый 16-й человек в мире подписан на португальца. Понятно, что есть какие-то вторые аккаунты, боты и так далее, но сама по себе цифра — это маркер безумной популярности и известности. У меня, например, порядка 160 тыс. подписчиков, у Роналду — 500 млн. Небольшая такая разница.

— Для вас соцсети — это средство для развлечения или для заработка?

— Для развлечения. И для контакта с людьми, которые болеют, поддерживают.

— Такая публичность не угнетает?

— Немножко.

— Чего вы не можете себе позволить в связи с этим?

— Каких-то особенных моментов не назову. Я и раньше не делал ничего такого, что выглядело бы в публичных местах странным. Не напивался, не дебоширил. Мне кажется, это неправильное поведение в принципе. Ну и нужно понимать, конечно: когда обычный человек начинает вести себя неадекватно, никому не придёт в голову как-то на это реагировать. А если человек известный, его наверняка снимут и выложат видео в интернет.

— Если бы перед вами стояла задача максимально быстро поднять количество подписчиков, что бы сделали?

— Скорее всего, это были бы какие-то коллаборации с известными людьми: чем известнее, тем лучше. Какие-нибудь скандалы.

— На которые, как мы только что выяснили, вы не способны.

— Ну я хотел плавно подвести разговор к тому, что меня, в принципе, количество подписчиков не особо волнует. Когда на Олимпиаде я заметил, что мне не хватает несколько сотен до 100 тыс., весь день, признаюсь, заходил в интернет — отслеживал, как меняются цифры. Было интересно дождаться, когда появится красивое число. Но это не являлось какой-то целью. Будь у меня 5 тыс. подписчиков или всего 1 тыс., я бы точно не перестал кататься из-за этого.

— Моя младшая дочь в своё время окончила Институт современного искусства в Австрии и Академию художеств в Барселоне. До сих пор много рисует, но при этом совершенно не стремится найти работу по специальности. Отвечает на все вопросы, что художник должен быть голодным.

— Знаменитая фраза.

— Мужчинам свойственно придавать больше значения карьерному росту, но мне почему-то кажется, что вы точно так же не связываете своё послеспортивное будущее с деятельностью художника. Или связываете?

— Я предпочитаю не загадывать так далеко. Но сделать искусство частью своей будущей профессии было бы неплохо. Не считаю себя шибко талантливым в этой области, но так сложилось, что много смотрю, читаю, изучаю. У меня есть старший брат, который коллекционирует современное искусство — второй русский авангард. Мы много чего с ним обсуждаем. Некоторые пути в данной сфере — как это можно развивать и на этом зарабатывать — мне понятны.

— Не так давно я разговаривала с Мариной Зуевой, и она рассказала о впечатлении, которое произвела на неё художественная выставка в Париже. Там были представлены 220 работ Пабло Пикассо и столько же идентичных картин других художников, у которых Пикассо заимствовал идеи. Вас этот факт удивляет?

— В искусстве это нормально, особенно в современном. Если мы обратимся к тому же постмодернизму, то увидим, что что-то новое придумать невозможно. Всё новое искусство — это просто некая переработка прошлого, подстроенная под какие-то современные реалии. Может быть, чуть-чуть странно, что это конкретно Пикассо. Потому что он родился раньше и его основные творческие периоды были всё-таки до эпохи постмодернизма. Но глобально — нет, не удивляет. В искусстве всё так или иначе вытекает из каких-то более ранних направлений.

— Перенося эту тему на ваш вид спорта, есть ли какие-то программы в новейшей истории мужского одиночного катания, которые вам хотелось бы переработать, показать в другом ключе?

— Мне очень нравится «Список Шиндлера».

— «Список Шиндлера» как музыкальное произведение или в чьём-то конкретном исполнении?

— И как произведение, и как его исполняла Юлия Липницкая в 2014-м. Это была великая программа, очень она запала мне в душу. Я был бы не прочь прокатать «Список Шиндлера», но не стану этого делать.

— Почему?

— Потому что внутренне буду постоянно сравнивать себя с лучшими прокатами Юли и понимать, что не смогу сделать эту программу так же хорошо, как удалось тогда ей.

• Марк Кондратюк
• РИА Новости
• © Владимир Астапкович

— На ноябрьском шоу Евгения Плющенко вы катались под живую музыку в исполнении Филиппа Киркорова. Это первый подобный опыт?

— Нет, второй. Весной я катался в Лужниках под живое исполнение Петра Налича. Моё выступление получилось ужасным. Оно было последним в сезоне, сразу после шоу я прямо с катка уехал в Новогорск, где мы сидели карантин перед встречей с президентом. Получилась такая очень жирная и очень плохая точка. Было очень стыдно.

— Как долго вы отходите от этих жирных плохих точек?

— Если это случилось в шоу, то быстро. На соревнованиях неудачи гиперболизируются сильнее.

— Не собиралась возвращаться к олимпийской теме, но раз уж разговор зашёл о неудачах: что сильнее застряло в голове — два выдающихся проката в командном турнире Игр в Пекине или два провальных — в личном?

— Наверное, всё-таки хорошее выступление. Но если бы довелось пережить Олимпиаду снова и я бы заранее знал, что сумею хорошо откатать только один из турниров, сделал бы выбор в пользу командника. Одно дело — не лучшим образом проявить себя в личке, и совсем другое — подвести всю команду.

— Михаил Коляда как-то признался, что у него после неудачного выступления в командном олимпийском турнире Пхёнчхана было ощущение, словно он стоит у стенки, видит перед собой собственную проекцию, и эта проекция в упор расстреливает его из пулемёта.

— Когда я понял, что всё идет к тому, что я буду выступать в командном, думал как раз о том, что должен сделать всё от меня зависящее, чтобы не испытать тех эмоций, которые, в моём понимании, испытал на предыдущих Играх Миша. Зная свой характер, я бы грыз себя очень-очень долго. Может быть, всю жизнь.

— Есть хотя бы лёгкое сожаление, что вы не смогли поехать в Санкт-Петербург на недавний прыжковый чемпионат?

— Конечно. Причём не лёгкое, а большое. Я очень хотел там выступать. Это был бы новый опыт, не совсем обычный формат плей-офф. На Кубке Первого канала в Саранске регламент был иным. Там мы просто выходили, делали по два элемента.

— Если бы выступали в Питере, какие прыжки рискнули бы исполнить?

— Я не очень вчитывался в правила, поскольку лежал в больнице и понимал, что не поеду на эти соревнования, но, если бы пришлось показывать два разных сольных, выбрал бы, наверное, четверные лутц и сальхов. Лутц — ради количества баллов, а сальхов из-за стабильности. Если пришлось бы прыгать каскады, то попытался бы, как и в Саранске, прыгнуть четыре — четыре. Сальхов — ойлер — сальхов. Это очень выигрышный каскад.

— Он намного сложнее, чем четыре — три?

— Не то слово. Просто кардинальная разница. Как бы ты ни сделал первый четверной, если ты с него не упал, почти всегда есть возможность вытянуть второй тройной прыжок. Он может быть кривым, с ошибкой, но побороться можно. За четверной при плохом первом прыжке побороться нельзя — здесь просто без шансов. Ко всему прочему, это страшно. Я несколько раз прямо хорошенько так падал со второго прыжка. То, что в Саранске получилось с первой попытки тот каскад сделать, — большая удача.

— Когда на Олимпиаде в Пхёнчхане на одной из тренировок Алина Загитова исполнила каскад из тройного лутца и четырёх риттбергеров, я беседовала с неоднократным чемпионом мира Куртом Браунингом. Он тогда вопил от восторга, что видит подобное своими глазами. В чём крутизна, поясните.

— У каскадов с риттбергером — повышенная сложность. Ну когда этих прыжков больше, чем один. Сам я никогда не пробовал такое делать. Видел подобный каскад только в исполнении Пети Гуменника и, помню, подумал тогда, что для меня проще два четверных через ойлер исполнить, чем прыгнуть два подряд риттбергера.

— Самое экстремальное мероприятие в вашей жизни?

— Хороший вопрос. Наверное, прыжок с парашютом в тандеме. Это было в Дубае. Там рядом с Пальмой, этим искусственным островом, взлетаешь на самолёте, и тебя выкидывают с высоты нескольких километров. Я, в принципе, понимал, что меня ожидает. Но когда на большой высоте открывается дверь и туда начинают выпадать люди… Это выглядит очень пугающе.

— Притом что за спиной опытный инструктор?

— Ну да. Я прыгал четвёртым или пятым, инструктор мне заранее объяснил, что он начнёт нас раскачивать и на третье движение я должен выпрыгнуть и больше ничего уже не предпринимать. Но когда мы поднялись, подошли к двери, встали на край и он начал раскачиваться, у меня миллион мыслей в голове пронеслось. Что это неизбежно, что я уже никак не могу остановить процесс. То есть, наверное, могу, но это будет как-то совсем глупо выглядеть.

Пока думал, мы из самолёта выпали. Первые секунд десять я вообще не понимал, что происходит, был в каком-то абсолютно абстрактном состоянии. Потом пришёл в себя, даже летящему рядом видеооператору помахал. Когда раскрылся парашют, всё уже стало вообще прекрасно. Просто сумасшедший вид — побережье, город, море. Но в целом это правда было очень страшно. Страшнее в моём представлении только банджи-джампинг. Вот на это я не пойду никогда в жизни.

Источник